— Стопэ, камрады! А как же я? Чего это во мне похожего на евреев есть, о чем я не раз слышал в Базеле, а? Светлые волосы? Глаза, ну пусть и не голубые, как я себя порой льщу, а серые, но все же…

— Да ты свой разрез глаз в зеркало видел? — расхохотался Ули.

— Ты издеваешься, Ули? — заорал я. — У меня, между прочим, фамилия Потапов! Потапов, понимаешь? Да это самая русическая из русских фамилий, какие там, на хрен, разрезы!

— Очень милые, чувак, — проворковала Zicke. — Что ты так бесишься? Мне твой профиль очень нравится. И глаза. Прелесть.

Я только махнул трубой, вывалив табачную начинку в Рейн.

Взращенный эвенками Федя Потапов, родившийся в Малаховке, хулиганском предместье столицы, с еврейскими корнями в глубине. Фига себе! Впрочем… А что, далеко не худший вариант. Наверное, я должен быть какой-то особо хитрый, умный и крученый. И еще не любить арабов. Проверить последнее пока не могу — где они теперь, те арабы…

— А что за торговые переговоры у них?

— У израильтян нет скважины, они сидят без нефти, — продолжала удивлять нас тихушница Ленни.

— Вот это да! — Маурер аж хлопнул себя по ляжкам. — И как же они выкручиваются?

— Газовая скважина, — коротко бросила сильфида. — Мальчики, вам не кажется, что уже прохладно, пойдемте вниз.

Капитан кивнул, аккуратно затушил сигарету о подошву и спрятал бычок в карман.

— Пошли, Тео. Надо выпить.

— Пошли, — потерянно подхватил я.

Все стихло вокруг.

Последние остатки туч улетели на восток. Рейн потемнел, видны лишь серебристые блики на воде. Берега прячутся в темноту, в сине-угольной стратосфере выстраиваются, одна за другой, звезды. Светят все ярче и ярче. А на западе все еще радует глаз красно-оранжевое зарево заката. Как вовремя дарено нам это спокойствие, что-то все слишком бурно происходит в последнее время — столько событий и новостей… И каких.

— Ленни, ты не помнишь, в камбузе зеркало есть?

ГЛАВА 9

Где Федор пытается вспомнить Киплинга, развивает верхнее чутье и вычисляет индекс Shanghai Composite

Ну, не могу я вспомнить Киплинга, не выплескивается из головы мудрое.

Нет, конечно, можно что-то уныло брякнуть о «бремени белого человека» или в миллиардный раз пнуть на выход несчастную сентенцию про «восток есть восток», — не греет. А вот большего не знаю, я все как-то в сторону знакомства с практиками Маугли… А сказать-то хочется! Ибо традиция. Приехал очередной белый чел, встал на рейде его белый же пароход, чел вышел на палубу, вытер непременные капельки пота шейным платком со следами утреннего кефира, оглядел экзотику, тягостно вздохнул и изрек то самое мудрое, что у меня никак не генерируется. Ах да! Чуть не забыл. Колониальный пробковый шлем, засиженный с подветренной стороны тропическими мухами, он непременно держит под мышкой, а прохладный бриз шевелит его светло-русые кудри.

Да и черт с ними, и с Киплингом, и с мудрым. Но вечная омолаживающая романтика, делающая из унылого и нудного мужика неугомонного мальчишку, остается, никуда она не делась.

И корабль на рейде встал, и белый человек стоит на палубе — это я, значит. И мне отчаянно хочется романтичного, того самого, восточного. На старой Земле не пришлось побывать, так хоть здесь познакомлюсь.

Одно из первых ярких впечатлений любого нового места — запахи.

Ноздри безуспешно ловят запахи двух типов: прелого дерева и пряных приправ, работает книжная матрица. Сказано же читателю в экспедиционных отчетах, описаниях путешественников и дневниках первооткрывателей экзотических берегов, что так и будет, только высунь нос за порог каюты. Но ожидаемых запахов нет. Ни тех, ни других. А вот отработкой пахнет. Старым машинным маслом. То ли «Меконг» масло менял, то ли с берега тянет — там этого добра хватает.

Одинокие бочки частников стоят по всей полосе серого пляжа.

Бочки в этом мире с молодой, неразвитой и еще не накопленной материальной культурой — большой дефицит, поэтому они подписаны и хранятся в «загончиках», квадратных ограждениях из старательно сплетенных прутьев.

Есть пластиковые и железные, красивые и не очень, новые и очень старые, ржавые, мятые, как после ледохода. Их много, десятки, наиболее некондиционные стоят вне загородок — наверное, на такую тару мало кто позарится. Но именно эти бочки меня и заинтересовали. Откуда они тут? Вряд ли кто-то будет заказывать «канальной» поставкой старые бочки в столь ужасном состоянии. Вывод один: их нашли тут, уже в этой реальности, на этой Земле. И где же это такие места имеются, в которых рядами стоят пустые и не очень старинные бочки? Я видел бочки, найденные в RV — Rohstoffvorrate, «ничейных складах», на базельском причале стоят несколько штук, и даже планировал себе такую, двухсотлитровую, приобрести, поставить за избой как хранилище топлива. «Канальные» бочки могут не блестеть, как яичко, но уж ржавых там точно не будет, нормальные придут, со «склада».

Я вспомнил фрагмент текста из «Паспорта Спасателя»:

Средняя! А это значит, она, эта самая «плотность», в округе есть; не густо, но встречается. И это не плотность людского заселения окрестностей — тут что-то другое, что, может быть, больше относится к особенностям рельефа местности. Три проржавевших трактора. Или, например, тупо закинутый на «Платформу-5» кусок земной поверхности, вместе с мехмастерской или старым складом ГСМ. А там — подобная тара в комплекте к заросшей бурьяном территории. Не будет красивых и нужных вещей, не будет непросроченных консервов, будет другое. Старое, ржавое, но… Именно на таком объекте «техногенной плотности» может лежать то, чего никогда не получить по каналу, ни за что не найти в RV. Тем интересней становится для меня этот вопрос…

Меня легонько хлопнули по плечу.

— Тео, ты что-то в последнее время часто задумываешься, — промурлыкала Zicke, засовывая конфетный фантик мне в руку.

Самой лень выбрасывать, а в реку нельзя: Маурер приучил. Вот и сует. Что за привычка такая!

— Смотришь, как роденовский Мыслитель, — уверен, что тебе это идет, рейнджер?

— Да какой я теперь рейнджер… Разве что бывший. Скажи уж лучше — буканьер, так будет точнее. И актуальней.

— Рейнджеры бывшими не бывают, — избито и скучно ответила Ленни. — Ну каковы впечатления, чувак? На что похоже? Я в первый раз тоже впечатлилась.

Повернул к ней голову:

— Не пойму, так ты была тут или нет? То одно говоришь, то другое.

— Была, была… Только в Базеле не распространялась. Так на что похоже?

Я еще раз окинул береговую панораму.

— Ну… В северных городах России, тех, что стоят на берегах больших рек, есть подобные уголки. Там у многих горожан в собственности имеются моторные лодки, их хранят в специальных сейфах, самодельных. Строят примитивные причалы, кладут на землю сходни-трапики, чтобы удобней было таскать подвесные моторы. Потом рядом ставят вспомогательный сарайчик, следующий шаг — жаровня для барбекю в уик-энд, у нас такую называют «мангал». Некоторые оборудуют бани-сауны, многие начинают строить небольшое жилье. Туалетов, кстати, там нет, народ метит углы соседских сейфов.

— Фи! — тут же сморщила носик сильфида.

— Кругом грязь. Скапливающийся мусор никто не вывозит, — безжалостно продолжал я. — В лучшем случае его совершенно неэкологично сжигают, стараясь подгадывать такое направление ветра, чтобы основной диоксин несло в Европу. Все делается по-пиратски, хаотично выстраиваются ряды, возникают улочки и тропинки. Вскоре власти просто не знают, что им теперь со всем этим делать, и традиционно не делают ничего. Вот подобные места у нас и называют «шанхаями».

— Ужас, — прошептала Ленни, брезгливо потрясывая ушками.

— А у вас на Женевском озере что, как-то по-другому? — прикинулся я дурачком.

— Что ты такое говоришь, чувак! Там стоят аккуратные частные и платные причалы, закрытые зоны, оборудованные марины со всем необходимым, клубы.